«Как только вещь начинаешь называть каким-то определённым термином и так далее, получается картинка. Это можно продать, это можно купить, это можно как-то назвать, об этом можно думать, книжки писать, рассуждать. Всё, что настоящее — о нём нельзя рассуждать, потому что оно не вписывается ни в какие каноны. Только оно начнёт вписываться в какие-то определённые рамки, реальность, границы культурологии или чего-то ещё, тут же оно становится мертвым, становится предметом, вот и всё».
«А зачем этот ирокез нужен? Если, допусти, ирокезы на Западе и так далее — это их реакция, которая зависит от их культурных производных на этот строй... У нас зачем это нужно? Я понимаю, например, «Exploited». Но когда я вижу какого-нибудь нашего панка, который также, как Ватти, вокалист «Exploited», это что за идиотизм? Это что за обезьянничание? Когда возникает определенное движение, имеет какой-то статус, оно называется панк-рок. Ага — есть определенная мода: панки все в косухах, у них гребни, кто-то волосы красит в яркий цвет, кто-то серёжки цепляет. Это уже конец. Это уже конец, собственно говоря, движению. Вот мы же принципиально нормы нарушали — могли быть волосатые или лысые, Кузя по-своему что-то ещё. Как захотел, так и сделал. Захотел бороду огромную отрастил, можешь вообще не отращивать. Можешь вообще в нормальном пиджаке ходить по улицам».
«Песенки я все знал, и без репетиции сразу вошел. И потом очень быстро влился в «АУ», поэнергичнее был, не настолько влом все. Звука я с первого же дня начал добиваться. Даже на репетициях, если плохой звук, я сразу отключал гитару, т. е. лучше на не включенной играть. Панк-рок у нас ведь был изначально социальным, а не музыкальным явлением. Хотя были какие-то попытки — но не было возможности, не было аппаратуры и т. д.»
«Панк-люди — это там, а здесь — вонючки малорослые. [мы] не музыканты и не считаем себя ими, не позируем. — Вы играете панк-рок? — Анархический рок. Панк-рок там, а здесь мы только отталкивается от СЕКС ПИСТОЛЗ. Они классики, а мы с них дерем. Дерем, потому что лучше не родимся, чем они. Это действительно гениальный вариант. То, что мы играем, действительно хуже некуда, и что мы настоящие охламоны, никто не отрицает. [мы] не панк, а анархическую музыку играем, и люди мы не панк, а просто шалопаи. Мы просто веселые шалопаи».
«Я вышел на сцену наглейшей походкой,
Рваный и грязный, воняющий водкой.
Рампы и лампы глаза мне слепят.
В злобе мажоры из зала вопят:
— Откуда ты взялся, козел?
— Из помойки! Я — грозный панк! Я — дитя перестройки!»
«Что правильней назвать панком? Человека, который вышел из этого социума и деградировал? Или того, кто пытается развиваться и в том числе даже выходит за рамки субкультур?»
«Идея была в том, что не должно быть ни пацифистов, ни нацистов, ни кого-то еще подобных. Мы воспринимали все так: вот мы ведем здоровый образ жизни, качаемся, спортом занимаемся, а кто-то там с цепями ходит, лозунги какие-то выкрикивает -все это казалось нам... ну, неестественно. И потом, нас всему этому и комсомол, и пионерия учили. Мы - за идею шли. Мы не шли ради денег, как позже молодежь, которая стала бандитами».
«Вообще, было правило, например, в качалках не пить.
Женщин в качалки не пускали Потом появились женщины.
Потом появилась водка. Потом я оттуда ушел».
Не запрещалось им и находиться в качалках в том случае, когда они были родственницами или подругами некоторых люберов. И все же девушки были там чужаками, которые и сами чувствовали неловкость при нахождении на «мужской территории».
«А еще был прикол, когда из школы утащили маты. Это для качалки. Сперли маты — десять штук. Но самое интересное, что мы забрали старые маты. Мы не стали брать новые».
«А что там пацаны: быстрей, быстрей, хочу там мышцу накачать. Постоянно висел метр, мерили — у кого больше там, у кого меньше».
«Для того, чтобы быть любером, вовсе не обязательно жить в Люберцах. Любером может стать каждый, необходимо для этого
1. Ненавидеть думать.
2. Иметь выраженную склонность к разрушению.
3. Иметь значок с изображением Ленина. Читать Ленина
необязательно. Главное— иметь значок.
4. Качаться, качаться и качаться.
Любер жил всегда. Он разрушил Рим и закладывал
динамит под храм Христа Спасителя Помня губера в голландском костюме, который сидел в персональном кабинете на Старой площади. Его профессия, а точнее, призвание заключалась в уничтожении лишних мыслей. Он тюкал их, словно мух, сладострастно и с оттяжкой».